Неизвестные страницы жизни выдающегося марийского учёного

 Весной 2010 года в Центральном государственном историческом архиве Республики Башкортостан пролистывал ничем не примечательную папку с делами Окружного суда начала XX века. Заглавие дела на тёмно-синей бумаге «Дело 1906 года по обвинению Карамзина и Аптриева на 54 листах». Фамилия Карамзин бросилась в глаза. Сразу подумал, не связано ли это дело с Гурием Гавриловичем Кармазиным. Вспомнил, что существуют не вполне разгаданные версии появления его русской фамилии, где упоминается фамилия Карамзин.

Пролистав несколько начальных листов, понял, что в моих руках важный, до сих пор не известный исторический документ, проливающий свет на молодые годы выдающегося марийского учёного Гурия Гавриловича Кармазина. Внимательно прочитал все листы: вызвало удивление то, что фамилия Карамзин прописана несколько раз до того момента, когда был допрошен лично сам Гурий Гаврилович. Только после этого фамилия звучит правильно – Кармазин.

Изучив материал уже дома, узнал весьма любопытные подробности о молодых годах Г. Г. Кармазина, о деятельности марийских сельских учителей и ещё многое другое. Итак, по порядку.

16 августа 1906 г. от станового пристава 6 стана на имя бирского уездного исправника поступил рапорт. Из содержания рапорта узнаём, что учитель д. Ишимовой Халил Афлеканов получил по земской почте конверт, в который были вложены три прокламации бывших членов Государственной Думы. Конверт с такими же прокламациями Карамзин передал через сельского писаря д. Ишимовой Ишкуата Ижбулдина жителю д. Бахтыбаевой крестьянину Айгишу Янтемирову. Об этом сообщил приставу сам писарь. Афлеканов содержимое письма сжёг, оставив лишь конверт, а Янтемиров передал конверт полиции. Также 8 августа конный урядник Глазырин, проживающий в д. Чураево, вскрыл два письма (по закону имел право…!), когда земская почта прибыла в Чураевское волостное правление из Бирска. Сообщается, что конверты были подписаны Карамзиным и адресованы учителю д. Чураевой Николаю Семёновичу Тоймурзину. В первом письме сообщалось о созыве училищного совета на 25 августа 1906 года в городе Бирске, а во втором – об отмене съезда. Становой пристав дополняет рапорт сведением, что Гурий Гаврилович Карамзин состоит учителем 2-го Мишкинского училища, временно занимается в Бирской земской управе в статистическом отделе. К рапорту были приложены один конверт и два письма.

Таково вкратце содержание рапорта. 16 же августа полицейским надзирателем г. Бирска был составлен протокол на основании доноса некоего Петра Степановича Тарханова – канцелярского служащего в полиции. Этот Тарханов доносит, что квартирует у бирской мещанки Гурьяновой на Троицкой улице. Один раз он случайно заглянул под крышу воротного столба и обнаружил 26 прокламаций под названиями: «К солдатам», «К тёмным людям», «К гражданам», «Как царь заботится о крестьянах», приложение к газете «Курьер» с прокламацией «Ко всем рабочим России от депутатов – рабочих Государственной Думы». Там же были две рукописи, написанные рукой Гурия Кармазина, и одна брошюра под заглавием «Песни борьбы».

Тарханов уверяет, что всё это принадлежит ранее квартировавшему вместе с ним Г. Кармазину. Он сообщает также, что «когда один раз Г. Кармазин увидел у него на стене портрет Государя Императора, то начал оскорблять Государя, называя его сумасшедшим, извергом, и что когда-нибудь его всё равно не станет, что Государь уже вовсе не самодержец». Полицейский надзиратель по доносу провёл обыск на новой квартире Кармазина и в пиджаке также обнаружил прокламации. Но пиджак, оказывается, принадлежал не Кармазину, а учителю д. Чураевой Аптриеву.

Так из двух документов, исходящих от крупных полицейских чинов уезда, было начато расследование по делу Гурия Гавриловича Кармазина – сельского учителя 2-го Мишкинского училища и Алексея Тимофеевича Аптриева – сельского учителя д. Чураевой. Ввиду серьёзности предъявленных обвинений (132 статья Уголовного Уложения – срок не более трёх лет тюремной крепости) 19 августа 1906 года дело было направлено на расследование в Уфимскую губернскую жандармскую управу и уже 6 сентября поступило к производству. Но 14 января 1907 года решением начальника Уфимской жандармской управы полковника Яковлева дело по обвинению Кармазина и Аптриева возвращают обратно в Бирск – уездному исправнику. При этом посылают подробную инструкцию как расследовать дело.

Думается, что жандармерия вернула расследование в Бирск по причине того, что дознание легче и быстрее было провести на месте, чем в далёкой Уфе. К тому же местная полиция лучше знала обстоятельства дела.

24 января 1907 года помощник Бирского уездного исправника надворный советник (7 класс из 14-ти, соответствует военному чину подполковника) Василий Филиппович Охримовский приступил к производству дела. На этом пока остановимся и напомним читателям, какие же конкретно события происходили в 1905 –1907 годах, когда Г. Кармазина и А. Аптриева обвинили в уголовном преступлении.

Известно, что в январе 1905 года в России начались революционные выступления. Главным лозунгом в городах становится «Долой самодержавие». Дело дошло до всероссийской забастовки осенью 1905 года. Царь не видел поддержки даже среди высших сановников и великих князей. 17 октября в итоге он вынужденно подписывает манифест о свободах, Государственная Дума объявляется законодательным органом. Это был переворот! Манифест 17 октября означал конец самодержавия, страна получила хотя и сильно ограниченный, но парламент. За стенами Государственной Думы продолжала шуметь революция, перекинувшаяся в 1906 году в деревню. Заполыхали помещичьи усадьбы, особенно в центре страны. В самой Думе, где остро обсуждался главный вопрос – о земле, господствовали кадеты. Большинство депутатов в угоду крестьянам готово было пойти на отчуждение части помещичьих земель, а правительство заявило о неприкосновенности частной собственности. Тогда депутаты 6 июля 1906 года обратились напрямую к народу с обещанием, что всё равно добьются передачи части помещичьих земель крестьянам. По закону этого делать они не имели права, что послужило поводом распустить Думу. Часть депутатов не разошлась по домам, а собралась в г. Выборге, считая роспуск Думы незаконным. Там они приняли воззвание к народу. Суть воззвания сводится к пассивному сопротивлению: «…Не давать правительству ни солдат, ни денег». Дело в том, что призывников призывали только через 4 месяца осенью, а казна пополнялась в основном за счёт косвенных налогов. Это было смешно. Не зря Николай II сказал: «Какая чепуха! Откровенно говоря, я от них ждал больше ума».

Если бы они призвали к всеобщей политической стачке, то события, может быть, приняли бы совсем другой оборот. Но этого не произошло. Народ воззвание не поддержал.

Вот это, вполне безопасное для властей воззвание, получили в деревнях Ишимовой и Бахтыбаево в начале августа 1906 года. Письмо Тоймурзину о желании собрать съезд учителей в уездном центре г. Бирске также ничего противозаконного уже не имело, так как Манифестом 17 октября 1905 года провозглашались свобода слова, союзов, собраний. Намного серьёзней обстояло дело со вторым обвинением. Это хранение прокламаций социал-демократов и оскорбление священной особы Государя. Вместе два обвинения грозили сломать жизнь талантливому молодому человеку, если бы не заступничество сильных мира сего, обладавших властью и авторитетом. Да, у Г. Кармазина такие покровители нашлись. Серьёзное обвинение было предъявлено и А. Аптриеву, так как прокламации нашлись именно в его пиджаке.

Как развивались события дальше, узнаем, вернувшись к архивному материалу. Помощник уездного исправника Охримовский лично вёл дело Г. Кармазина и А. Аптриева, обвиняемых в хранении антиправительственных прокламаций. Фактически расследование началось 12 мая 1907 года, когда в Бирске из разных волостей собрали всех задействованных в деле – свидетелей и обвиняемых.

В качестве свидетелей были вызваны Илларион Емельянович Глазырин, бывший в 1906 году конным урядником 6-го стана и сообщивший о письмах, А. Янтемиров, крестьянин из деревни Бахтыбаево (59лет, язычник), Николай Семёнович Тоймурзин (родом из Уфимского уезда, 1866 года рождения, православный, в 1906 году был учителем в деревне Чураево, а в 1907 году перешёл в деревню Курманаево). Он подтвердил получение двух писем. Был допрошен Пётр Егорович Десяткин, уроженец деревни Ежовка Базановской волости, который в 1907 году проживал в селе Топорнино (ныне посёлок Кушнаренково Уфимского района). Он в 1906 году был полицейским-городовым в Бирске, и следователь Охримовский предполагал, что мог участвовать в обыске квартиры Кармазина 16 августа 1906 года. Десяткин сообщил, что часто приходилось бывать в обысках, но Кармазина за давностью времени не припоминает. Свидетелем был вызван и Халил Афлекаев. В 1907 году он был учителем в селе Редькино, но пристав сообщает, что он выехал на родину в деревню Ишимово Чураевской волости. Значит, родом он был из деревни Ишимово и являлся земляком Г. Кармазина. К 1907 году Х. Афлеканову было 30 лет (1877 года рождения), из крестьян, языческого вероисповедания, состоял учителем, учился в Инородческом училище города Бирска вместе с Кармазиным. Он подтвердил, что получил письма, но прокламации сжёг по совету писаря деревни Ишимово Ишкуата Ижбулдина, которому признался в получении противоправительственных прокламаций. Конверт с адресом, который и передал уряднику, почему-то оставил.

Вновь встречаем Петра Степановича Тарханова. Кто же он? Мещанин города Бирска, православный, канцелярский служащий в полиции. На допросе он повторил прежнее показание, данное 16 августа 1906 года: он нашёл прокламации под крышей ворот и передал полицейскому надзирателю города Бирска. Считает, что листовки принадлежат Г. Кармазину. Н. Тоймурзин показал, что «знает Г. Кармазина давно и приглашал два раза к себе домой. Ранее в 1905 г. получил от него два письма с предложением вступить в учительский союз». Цель союза – поднять уровень развития своих соплеменников-черемис, она не носит незаконный характер, как писал Тоймурзину сам Кармазин. Это показание Тоймурзина косвенно свидетельствует о том, что, будучи совсем молодым (23года), Кармазин занимал активную гражданскую позицию, привлекая к общему делу своих коллег.

15 ноября была проведена графическая экспертиза по слиянию почерка на трёх конвертах. Эксперты признали, что на всех трёх конвертах надписи сделаны несомненно учителем Мишкинской школы Г. Кармазиным. 16 ноября 1907 года Алексей Тимофеевич Аптриев был допрошен в качестве свидетеля. Он был из крестьян, православный, сельский учитель: в 1907 году работал в Верхне-Сорокино Мишкинской волости, а с 1906-го – в деревне Чураево. Аптриев показал, что «в конце лета 1906 года гулял в городском саду и подобрал три прокламации, неизвестно кем брошенные. Не читая, положил их в карман пиджака, затем в скором времени уехал в Уфу, а пиджак оставил в квартире хозяйки знакомого Кармазина, где и был найдены во время обыска». Постановление за подписью Охримовского гласит, что «данные дознания обвинения Аптриева в проступке, предусмотренным 130 ст. уголовного Уложения, не подтверждены». Таким образом, с 16 ноября 1907 года остаётся только один обвиняемый – это Г. Кармазин.

Итак, к 16 ноябрю 1906 года было допрошены свидетели, так или иначе связанные с делом Кармазина, была проведена графическая экспертиза его почерка. На основании этих данных Охримовский просит разрешения у уездного исправника допросить Кармазина в качестве обвиняемого и, получив разрешение, в тот же день допрашивает подозреваемого. Из протокола допроса: «Г. Кармазин от роду 25 лет родился в деревне Ишимово, православный, из крестьян, черемис. Подданства российского, звание – сельский учитель. Постоянно проживает в Мишкино той же волости, занятие – учительство, женат дважды, ранее к дознаниям не привлекался. По обвинению отвечает: В прошлом 1906 году я квартирант в доме мещанки Гурьяновой вместе с канцелярским служащим Тархановым, но в дружеских отношениях с ним не состоял и откровенно с ним не разговаривал, оскорбительных слов против Государя Императора не произносил. Квартиру эту я оставил вследствие ссоры с хозяйкой квартиры и с Тархановым, так что с последним дело дошло даже до личных оскорблений на словах. Всё дело вышло из-за барышень. Никаких прокламаций я у себя не хранил и во дворе Гурьяновой не прятал, их легко могли подбросить и другие и по злобе заявить на меня. Предъявленные мне прокламации мне совершенно не знакомы. При обыске, произведённом в моей квартире, ничего незаконного не найдено. Предъявленные мне рукописи признаю за свои, отобранные у меня при обыске. Никаких прокламаций в уезде по земской почте не рассылал и адреса на предъявленных мне конвертах я за свои не признаю». В конце показания он поставил свою подпись ровным красивым почерком.

После допроса Орхимовский выносит два постановления: первое –«обязать Г. Кармазина подпиской о неотлучении из места жительства для пресечения Кармазиным способов уклониться от следствия и суда» и второе – о завершении следствия.

25 ноября 1907 года дознание по делу Г. Карамзина направляется в Уфимскую губернскую жандармскую управу, а оттуда – к прокурору Уфимского окружного суда. Г. Кармазин всё это время находился в Мишкино. Оставалось только ждать решения суда, но прокурор усмотрел неточности в дознании и отправил дело в жандармерию. Оказывается, Кармазину не было предъявлено формальное обвинение; кроме этого, прокурора заинтересовала его рукопись, которую у него изъяли в новой съёмной квартире на Архангельской улице. В содержании рукописи окружный прокурор усмотрел такое, что грозило дополнительным обвинением по признанию преступления, предусмотренного 3 пунктом 129 статьи уголовного Уложения. Это ещё больше осложнило положение Г. Кармазина – теперь он обвинялся по двум статьям.

Заглянем в Уголовное уложение, «Высочайше утверждённое» в 1903 году, где целый ряд постановлений продолжал сохранять своё положение и после манифеста 17 октября вплоть до 1917 гола. Если статья 132 предусматривала наказание за составление и размножение «сочинений противозаконного содержания» тюремным заключением до трёх лет, как уже упоминалось, то в статье 129 был сосредоточен «центр тяжести уголовных репрессий». Это была знаменитая статья, которую не стеснялись применять к редакторам газет, журналов, ко всей пишущей братии вообще. Г. Кармазину предъявили обвинение именно по 129 статье, пункт 3: «наказание за распространение сочинений возбуждающих к неповиновению и противодействию закону – ссылка на поселение и заключение в исправительный дом с переходом к тюрьме при смягчающих вину обстоятельствах». Эти статьи были так отредактированы, что под 132 и 129 статьи можно было подвести «деяния», по существу ничего преступного или революционного в себе не заключавшие. Каково же содержание рукописи, состоявшей из 13 листов? Оригинал рукописи не дошёл до нас, но в деле есть выдержки из рукописи, её анализ, сделанный Орхимовским.

Рукопись содержала заметку об урожаях зерновых и трав в разных сёлах Бирского уезда, а также два листа о состоянии дел образования в уезде. В полицейском протоколе указывается: «Автор, трактуя о том, что до сих пор учителя и учительницы народных школ находятся под опекой бюрократии, оставаясь забитыми их рабами, приглашает товарищей объединиться в одно целое и образовать общество для дружных действий в деле народного образования и в великом деле народного обновления. Высказывает положение, чтобы учителя и учительницы Бирского уезда, собравшись на разрешённый в августе месяце съезд, соединились для организации общества взаимного вспомоществования учащимся и учившим в Бирском уезде».

Г. Кармазин, явно под впечатлением от Манифеста 17 октября 1905 года, по сути предлагает создать уездную организацию сельских учителей и учеников для защиты своих интересов, подобную профсоюзу.

Когда шло следствие над Кармазиным, депутаты 2-й Государственной Думы рассматривали проект закона об образовании. Стенографические отчёты довели до нас споры, кипевшие в станах Таврического дворца. Например, депутат от первой курии (дворянской) Казанской губернии Сазанов Николай Дмитриевич прямо называет «положение учителей, а особенно учительниц, – рабское, задавленное бюрократией, полузадушенное епархиальными духовными консисториями». Почти те же слова употребил Г. Кармазин в своей рукописи. Вполне вероятно, что молодой учитель читал критические статьи, репортажи из Государственной Думы. Работа в статистическом отделе Бирского земства давала обильный материал для размышлений о состоянии дел в уезде.

Земским начальником в это время был Владимир Григорьевич Кощеев. Он был выходцем из купеческой семьи, его отец купил большое имение в Бирском уезде, и они стали помещиками. Его усадьба хорошо сохранилась и сейчас занята школой в посёлке Пионер Бирского района. Кощеев назначался на пост земского начальника Бирского уезда четырежды, в 1898–1909 годы, слыл умеренно-либеральным земским деятелем.

Положение в стране резко меняется после 3 июня 1907 года после роспуска Государственной Думы, названным историками третьеиюньским переворотом. По всей империи были разосланы в «порядке чрезвычайной и усиленной охраны» обязательные постановления, ужесточающие наказания по политическим мотивам. Вероятно, именно этим обстоятельством вызвано решение прокурора Окружного суда 11 марта 1908 года инкриминировать Г. Кармазину дополнительно ещё и 129 статью за рукопись, которой в начале следствия в 1906 году не придали особого значения.

Таким образом, состояние дела нашего земляка во многом зависело от общего политического положения в стране. Закон же не имел чёткости и точности формулировок, давал возможности широкой трактовки. С наступлением реакции в стране ужесточается и обвинение Г. Кармазина.

Просматривая письма окружного прокурора, написанные на печатной машинке, обратил внимание на то, что Кармазин упоминается четырежды, но его снова называют Карамзиным. Что это – безалаберность или бюрократическая ошибка? Скорее всего, ошибка. Неправильно написанная фамилия в прежних документах переходила дальше. Этому, наверное, способствовало и отсутствие паспортов в начале 20 века.

Вообще, на возникновении фамилии, имени и отчества Гурия Гавриловича Кармазина стоит остановиться отдельно. Существуют две версии возникновения фамилии Кармазин. Первая версия весьма оригинальна и гласит, что молодой Кутлукай Ибаев зачитывался «Историей государства Российского» Николая Михайловича Карамзина и решил взять его фамилию. Но писарь случайно переставил букву «а», и получилась фамилия Кармазин.

Весьма вероятно, что Кутлукай читал труды Н. Карамзина, когда учился в Инородческом училище. Ведь в «Истории….» ярко, опираясь на исторические документы, описываются «вольнолюбивые, воинственные и упрямые черемисы», что не могло не импонировать молодому патриоту своего народа. Тем более, в программе изучения отечественной истории до революции Н. Карамзин со своей «Историей…» занимал одно из центральных мест. Только эта версия не объясняет происхождения его нового отчества. Другое предположение исходит от Сергея Яндимировича Бахитова – нашего признанного районного краеведа. Он высказал догадку, что Г. Кармазин является крёстным сыном Гаврилы Евстафьевича Кармазина – инспектора Бирской инородческой учительской школы. Бахитов встречал, конечно, в архивах фамилию инспектора училища и схожесть двух фамилий навлекла его на эту мысль. Этой же версии придерживается и Гельсий Зайниевич Зайниев в своей работе «Гурий Кармазин (Эвайн)» (Йошкар-Ола, 2002), ссылаясь на С. Бахитова. Единственное чего не хватало догадке – подтверждающего исторического документа. Чутьё исследователя, владение обширным материалом, долгий опыты работы с историческими документами не подвели нашего краеведа, и он оказался прав. Теперь же найден и документ, доказывающий правоту второй версии – это письмо Гурия Гавриловича своему крёстному отцу. Письмо довольно длинное, но приведём его полностью, сохранив орфографию:

«31 января. Глубокоуважаемый крёстный Гаврил Евстафьевич!

Волею судеб и я в числе многих нашего времени выброшен за борт на произвол судьбы: отношением инспектора от 23 сего января вследствие привлечения меня администрацией к судебной ответственности по обвинению в преступлении, предусмотренным статьей 132 Уголовного Уложения, я устранён от занимаемой должности. Это сюрприз нового года. 132 ст., по которому станут меня судить, гласит, что виновные подвергается заключению в крепости не более 3 лет. А виновность моя – ноль. Привлекаюсь к ответственности по доносу письмоводителя покойного полицейского надзирателя 1-го участка города Бирск Калашникова. Дело было вот как: летом 1906 года я состоял статистиком в земской управе и стоял на хлебах (на квартире с обедом – Е. Н.) у Гурьяновой вместе с письмоводителем полицейского надзирателя Тархановым. Жили мы с ним как кошка с собакой: спорили, ссорились, даже дело доходило иногда до личных оскорблений на словах. В конце июля я поехал с одной знакомой учительницей в Уфу. Когда приехал я из Уфы, хозяйка квартиры Гурьянова-старуха стала смеяться надо мной говоря, что я держу пристяжных жён. А дочь её, немолодая барышня, только что вернулась из Уфы, ездила она с Тархановым. Я и не стерпел, говорю: «Бабушка, дочь ваша ездила с Тархановым, разве она была пристяжная?» И пошла кутерьма такая, что сам леший не разберёт – старушка, дочь её и Тарханов наступают на меня и оскорбляют, как душе угодно, а я один, стою и радуюсь, что старушкины насмешки не даром прошли. Это было 5 августа. Вечером того же дня съехал с той квартиры на другую квартиру. Всё умолкло, кругом тихо. Вдруг 16 августа меня задержали на базарной площади надзиратель Калашников с двумя городовыми и повели на мою квартиру. Без всяких бумаг начали обыскивать меня. Шарились-шарились, ничего не нашли. Тем дело и кончилось.16 ноября 1907 года я экстренно был вызван к исправнику в г. Бирск на допрос. Он подпиской обязал меня не отлучаться с места жительства и объявил, что дело передаётся в жандармское управление. Вот бабушка, и Юрьев день! У исправника только я узнал по какому делу я обвиняюсь. Оказывается вот что: по уходе моём из квартиры Гурьяновой Тарханов будто бы нашёл пачку прокламаций, оставленных мною и представил в полицию. А ему много труда не стоило – он служил, как я говорил, письмоводитель у надзирателя. Паршивый Тарханов, чтобы отомстить мне, подбросил прокламации и сам же донёс. Конечно, это ему послужило в пользу, а мне во вред – он теперь столоначальником, а скоро будет становым приставом, а я за бортом. Ваш крестник Гурий. Деревня Мишкино».

Итак, происхождение фамилии Кармазин и отчества Гаврилович теперь не вызывают никаких сомнений. Он является крёстным сыном инспектора Бирской инородческой учительской школы Г. Е. Кармазина.

Остановимся теперь на возникновении его нового имени, полученного при крещении. Вероятно, именно это имя дано было не случайно и вот почему. В церковной истории есть имя святого Гурия I века н.э., день памяти которого приходится на 28 ноября, а также в отечественной истории есть Гурий, святитель Казанский. Первый считается мучеником веры, обращавшим в христианство язычников и обезглавленным, а другого – первого архиепископа Казанского, поставленного Иваном IV Грозным вскоре после захвата Казанского ханства для «окормления новых христиан», также причиcлили к лику святых в 1595году. Архиепископ Гурий был призван в «гуще язычников и басурман» проповедовать христианство, а святой Гурий в начале нашей эры также обращал язычников Римской империи в христианство, и, таким образом, на молодого учителя возлагалась та же участь: под покровительством своего святого среди своих язычников-соплеменников внедрять официальную религию.

Добавим к этому, что в 1895 году на территории Инородческого училища была построена церковь и посвящена святителям Казанским Гурию, Варсонофию и Герману. Ещё ранее, в 1867 году, создаётся Братство святого Гурия, имевшее конкретную программу христианизации и русификации народов Поволжья и Урала. В рамках этой программы в центре язычества Уфимской губернии было открыто Инородческое училище в Бирске. Как видно из приведённых доводов, имя Гурий неизменно связано с христианизацией язычников. Значит, можно предположить, что это имя будущему молодому учителю дано не случайно и вполне вписывается в конкретную цель: Гурий Кармазин должен был проводить официальную политику русификации своего народа-язычника через его христианизацию!

Напомним, что с середины 19 века официально был взят курс на русификацию «инородцев», а первейшим инструментом для этого верно служила православная церковь. Методы христианизации путём насильственного крещения были отвергнуты как не оправдавшие себя. Н. И. Ильминский разработал целую систему «религиозно-нравственного образования и обрусения путём утверждения в православной вере и ознакомления с русским языком». Причём внедрять постулаты православия предполагалось на родном языке инородцев учителями-инородцами. Среди окончивших Инородческое училище марийцев было много и тех, кто не принял крещение и сохранил традиционную веру. Кутлукай Ибаев же принял крещение, скорее всего, осознанно и добровольно, без давления извне, обретя при этом сильного покровителя в лице крупного чиновника Г. Е. Кармазина. Ведь став крёстным отцом, Гаврила Евстафьевич брал на себя обязательство наставлять своего крёстного сына в вере и помогать ему в трудных жизненных ситуациях.

Впрочем, это было не внове. Г. Зайниев писал уже о Янтемире-Сазонове Михаиле Николаевиче (1887–1938) – крёстным отцом которого стал Николай Дмитриевич Сазонов – крупный казанский помещик, депутат Государственной Думы, предводитель дворянства Казанской губернии. Янтемир жил несколько лет в доме Н. Сазонова и ни в чём не нуждался. Подобных примеров много в истории других малочисленных народов России. Действительно, в высших слоях российского общества было немало людей, которые воспринимали дело просвещения инородцев не только как служебный долг, но и как личное дело, и всемерно способствовали этому. Покровительство талантам считалось делом чести и воспринималось как нечто естественное.

Просмотрим теперь внимательно письмо Г. Кармазина к своему крёстному отцу. В письме не содержится ничего личного. Нет просьбы заступиться, замолвить за него словечко, нет доверительно-личного, хотя это письмо частное. Когда он описывает обстоятельства дела, то кажется, что пишет и для других, а не только своему крёстному. Видимо, это сделано преднамеренно. Гурий Гаврилович наверняка знал, что когда пошлёт письмо из Мишкино, то его вскроют в Бирске, и содержание станет известно полиции. Думается, он лишний раз хотел подчеркнуть свою честность и непричастность к вменяемому преступлению.

Гаврила Евстафьевич получил письмо и обратился с прошением о содействии к инспектору народных училищ Бирского уезда П. Марченко. Инспектор дал ход делу и написал отношение директору народных училищ Уфимской губернии с изъяснением обстоятельства дела, опираясь на письмо Кармазина. В конце П. Марченко пишет: «…Этому делу, возбуждённому несколько подозрений на правильность его возникновения, в виде роли, какую в нём играл Тарханов, даётся ход спустя полтора года после обыска, не давшего никаких результатов. Донося об привлечённом, имею честь ходатайствовать перед Вашим превосходительством не могут ли быть сделаны какие-либо шаги со стороны учебной власти в защиту Кармазина».

Директор народных училищ губернии И. Троицкий, видимо, был в курсе дела (это видно из контекста письма Марченко и упоминанию о донесениях по делу Кармазина) и 1 февраля 1908 года послал письмо начальнику губернского жандармского управления. Приведём это письмо полностью: «Господину начальнику Уфимского Губернского жандармского управления.

В виду предстоящего дополнительного расследования по делу об учителе Кармазине, я считаю долгом препроводить к Вашему высокородию в копиях донесение Инспектора народных училищ первого района Бирского уезда с дополнительными сведениями об учителе Кармазине и письме последнего к своему отцу крёстному (бывшему инспектору Бирской инородческой учительской школы Г. Е. Кармазину), быть может, эти сообщения осветят дело о Кармазине с другой стороны и помогут направить его в более объективном и благоприятном для Кармазина отношении. К этому побуждает меня главным образом сообщение инспектора училища Бирского района Марченко, что Кармазин, по его мнению, был далёк от какой-либо агитации, особенно в последний год, когда трудился над составлением букваря для восточных черемис, каковый труд доведён им до конца, и что Кармазин вполне развитый и дельный учитель, и будет очень искать, если он не оправдается в возводимом на него обвинении».

Видно, что за молодого учителя заступилось уездное и даже губернское учебное начальство. В донесении П. Марченко упоминает о составлении букваря для восточных мари. Известно, что сам Г. Кармазин уже в советское время писал, что в 1907 году составил букварь, но удалось его опубликовать только в 1912 году. Известно также, что в это время он работал над переводом «Сказки о рыбаке и рыбке» А. Пушкина. По сути, получилось самостоятельное цельное произведение, национально-марийское по духу и восприятию, а не подстрочный перевод. Теперь мы знаем, в какой атмосфере Кармазину приходилось творить: отстранён от учительской работы в связи со следствием (до обвинительного приговора), вызовы на допросы в уездный центр, подписка о невыезде, добавленное обвинение, а хуже всего – тревожное ожидание конца всего этого. Ему было 26 лет.

14 мая 1908 года Гурий Гаврилович был допрошен повторно и объяснение написал своей рукой. Признаёт, что рукописи его, но «совершенно не известно вследствие чьего заявления возбуждено против меня настоящее дело», – пишет Г. Кармазин. Далее из протокола следствия узнаём любопытные подробности из личной жизни будущего учёного, которые до сих пор, смею предположить, не известны исследователям его биографии и творчества.

Процитируем отрывок из показаний, данных лично Г. Кармазиным: «Отец у меня умер, а мать Шамабика Ванюшкина 60 лет (родилась в 1848 году – Е.Н.) проживает в деревне Ишимовой. У меня два брата, один – Кутлубай живёт вместе с матерью и занимается сельским хозяйством, второй – Кутлумет состоит на военной службе, служит на станции Барановичи Минской губернии в интендантском управлении; сестёр у меня нет. Я крещёный, черемис и по делам политического характера до сих пор в качестве обвиняемого не привлекался». Далее он отказывается признавать себя виновным в преступлении, предусмотренном 3 пунктом 129 статьи Уголовного уложения. Этим протоколом следствие было окончательно завершено, и дело отправлено в Уфу к прокурору Окружного суда.

Значит, у Г. Кармазина была жива старушка-мать и два брата, один из которых служит в армии. Кутлубай, можно предположить, был самым младшим сыном в их семье, так как по обычаю младший сын остаётся в родовом гнезде и живёт с престарелыми родителями.

Таким образом, следствие длилось один год и восемь с половиной месяцев, с 6 сентября 1906 года по 14 мая 1908 года. Важно узнать: какое решение вынес суд. Следствие завершилось обвинением и направлено к прокурору в Уфу, но данных на этот счёт у нас нет. Остаётся только предположить, что суд вынес оправдательный приговор. Тем более что Кармазин остался на свободе. Такой вывод делаем потому, что, во-первых, если бы суд признал его виновным, то период ссылки стал бы заметной вехой в биографии, и об этом мы бы сейчас знали. Во-вторых, в последующие годы, уже при советской власти, он ни разу не упоминает об этом эпизоде своей жизни. Остаётся не вполне ясным – почему Г. Кармазин о заведённом на него деле никогда и нигде не писал и не говорил. Попытаемся разгадать эту загадку.

Причину этого можно объяснить тем, что в 20-30-е годы XX века признавать близкие и родственные связи с «бывшими», из дворянского сословия – подписать самому себе смертный приговор. В те времена многие были готовы надёжно «забыть» своё прошлое. Похоже, и в НКВД о деле Кармазина 1906–1908 годов ничего не знали – в деле 1938 года нет этого эпизода. Для них хватило и того факта, что в 1918 году Кармазин был призван в Белую армию офицером. Другая причина видна из дела – невозможно было представить себя борцом с самодержавием, неким революционером. Как видно из анализа дела, доказательств «революционности» Г. Кармазина явно не достаточно, а слишком суровые статьи предъявили для пущей надёжности – такие обвинения прокуроров были общепринятой практикой в империи. А вот тесная связь с начальством («царскими слугами»), их явная симпатия к талантливому «дельному учителю», а также факт, что Г. Кармазин являлся крёстным сыном крупного чиновника, – видны невооружённым глазом. Так что вреда от признания было бы больше, чем пользы.

Вышеизложенное всего лишь предположение, для более точных высказываний нет на руках документов. Но бывает и так, что отсутствие документов является доказательством какого-нибудь факта или события. Думается, здесь тот самый случай.

И всё же: прятал Г. Кармазин прокламации социал-демократического содержания или нет? Скорее всего, нет – не прятал и не хранил. Видимо, его сожитель Тарханов решил просто отомстить за его оскорбления и подбросил листовки. Но почему именно «пришивать» политическое дело, а, допустим, не обвинить в воровстве?

Для этого, похоже, были основания. Кармазин действительно был остёр на язык. Когда читаешь его выступления в среде учёных, Гурий Гаврилович высказывается прямолинейно, слов особенно не выбирает. Лозунговый, обличительный стиль речи являлся обычной приметой 20-30-х годов, как и стихи В. Маяковского, но смелый, упорный характер Кармазина выкристаллизовался в молодости. Вполне вероятно, что талантливый, амбициозный, работоспособный Кармазин не смог ужиться с мелким полицейским чинушей.

Думается, не случайно Тарханов решил «повесить» на учителя именно политическое дело. Из показаний Тарханова узнаём, что Кармазин оскорбил Государя, называл его извергом. В деле не было доказательств, но, видимо, Тарханов сделал для себя вывод о политической неблагонадёжности учителя-черемиса, поэтому и решил сделать его революционером. Тем более, достать эти листовки ему было легко, как об этом пишет Гурий Гаврилович. Попутно, за донос он получил благодарность от начальства. Из письма Гурия Гавриловича узнаём, что «Тарханов из письмоводителя прыгнул сразу в столоначальники». Стоит заглянуть в формуляр (послужной список) этого низкого человека и проследить его дальнейшую карьеру. Но это в будущем. Вот только в политических пристрастиях Кармазина Тарханов не разобрался. Кармазин не был социал-демократических убеждений. Он был горячим патриотом своего народа, силой своего таланта всемерно «тянул к свету» свой многострадальный трудолюбивый народ. Как сам говорил позже: «В прошлом был националистом (в хорошем смысле слова). Красным не стал, а от белых, будучи офицером, дезертировал». Зная об этом, видим, что дело против него шито белыми нитками. Кармазин был Личностью, цельной натурой, учёным, а такие люди не могут быть в толпе, в партии. Талант учёного, литератора проявился у него уже в молодости. Главным ориентиром жизни уже с начала 20 века он избрал просвещение народа.

На этом завершаем статью о коротком эпизоде из жизни нашего замечательного земляка Гурия Гавриловича Кармазина. Считаю, что надо объединить усилия учёных-языковедов, историков, краеведов и собрать все труды Г. Кармазина, написать его полную биографию и издать отдельной книгой. Это будет достойным признанием его заслуг перед марийским народом.

Евгений НИКОЛКИН,

учитель истории Марийской гимназии им. Я. Ялкайна с. Чураево

Мишкинского района Республики Башкортостан

«Марийский мир — Марий сандалык», 2018 ий, 1-ше номер