Неумолимое время всё дальше отдаляет от нас дату величайшего события в истории нашего государства – Дня Победы. Вместе со временем уходят в прошлое и те, кто своим мужеством, стойкостью, героизмом, своим трудом, горбом, жилами, нервами, своим горем, слезами, потом, кровью, своим характером, волей, страстью, своими бедами, потерями, жертвами, жгучей ненавистью к врагу и горячей любовью к Родине выстрадал, выковал, сотворил Великую Победу.

Да, они уходят. На 1 ноября 2019 года в Республике Марий Эл оставалось всего 153 участника войны, в том числе 42 инвалида, чуть более тысячи официально признанных тружеников тыла. Но уходят они не в небытие. Они – с нами, они продолжают жить в нас, своих детях, внуках, в новых поколениях, в героических подвигах и добрых делах, свершенных ими на земле, в сегодняшних достижениях и успехах, в благодарной памяти людей.

Однако в череде и торжественных юбилейных, парадных мероприятий, и в повседневных, будничных памятных заботах осталась забытой ещё одна категория участников войны. Это – дети войны. Дети, у которых не было беззаботного, безоблачного детства, они взрослели несовершеннолетними. Дети, на долю которых пришлись не только все невзгоды военных лет – на их хрупкие, неокрепшие плечи легли все тяготы той суровой поры. Они были в едином строю со всем на родом, вместе с ним в полной мере боролись за Победу. Они росли, крепли в этой борьбе, становились подлинными патриотами Отчизны.

Дети войны. Кто они? О них говорят, пишут, рассуждают. Однако до сих пор никто не определил: кто же относится к этой категории наших граждан? Вернее, относился, ибо сегодня родившемуся в последний день той войны 75 лет. Мы говорим «тыл», «труженики тыла». А что собой они представляли тогда? Это – женщины, старики, инвалиды, больные, подростки, пацаны и девчушки, дети. На их попечении осталась деревня – по сути, основа страны. А в деревне не осталось ни одного здорового мужика. Вот они, те, кто остался в разорённой деревне, в условиях разрухи, голода, холода сберегли семьи – ядро общества, вели хозяйство, выполняли и перевыполняли планы, перекрывали нормы, обеспечивали задания, сохранили колхозы, сберегли деревню. А что представляли собой колхозы в ту пору?

О колхозе «Уэмше» в Мари- Туреке острословы говорили «три дня не емши». В колхозе «Парча» Косолаповского района к концу войны осталось 6 лошадей (в основном клячи), 6 голов крупного рогатого скота, 6 свиней, несколько кур, полупустые здания ферм, конюшня. В колхозе имени Калинина в 1943 году тягловую силу представляли пара работоспособных лошадей и четыре прирученных быка. Пахали на коровах (многие исхудавшие от бескормицы лошади висели на лямках), а то и сами женщины впрягались в плуг, которым правил один из более шустрых пацанов. Коровы, овцы, куры содержались в одном помещении. Не хватало кормов. От скудного рациона коровы не могли самостоятельно встать на ноги, чтобы накормить, напоить и подоить, приходилось поднимать их. Во множестве других хозяйств положение было не лучше.

Вот в таких условиях обедневшая, оскудевшая деревня, лишая себя самого необходимого для жизни, при острой нехватке рабочей силы, голодая, замерзая, уставая, болея, из последних возможностей снабжала фронт. Деревня просто не могла обойтись без помощи несовершеннолетних. Подростками, детьми эта помощь была воспринята как личная обязанность. И стар, и млад жили одним желанием, трудились одним стремлением: выжить, выстоять, победить. Конечно, всё это не выражалось в какой-то демонстрации своих патриотических стремлений, в каком-то особом рвении. Хотя именно этим как-то подспудно, молча была проникнута вся обыденная повседневная жизнь деревни. Всё делалось как бы, как обычно, как всегда. Но осознание особой необходимости, повышенной ответственности наполняло эту обыденность большей активностью. В большей мере это было характерно для детей, молодёжи.

А всё же, кто они – дети войны? Сегодня на этот вопрос никто не может ответить определённо. Одни считают, что это граждане, родившиеся в промежутке от 22 июня 1928 года по 3 сентября 1945 года, другие определяют эту категорию по их трудоучастию в годы войны, есть и другие варианты. Но, оказывается, их статус не зафиксирован в российском законодательстве на уровне Федерации. В российском федеральном законодательстве нет не только закона о детях войны, нет даже самого понятия «дети войны». Ни прежние «слуги народа», ни нынешние «законодатели», как гордо именуют они себя, не удостоили их своим высоким вниманием. Более рациональными в этом отношении оказались некоторые субъекты Федерации, в свыше 20 из них приняты свои законодательные акты о детях войны и льготах им. Всё, что сегодня говорится в российской правовой литературе о детях войны, о заботе об них, – всё это только в законопроектах. Федеральный законодатель, видимо, ждёт, когда все они (а их сегодня осталось чуть-чуть) уйдут в мир иной.

Они, дети войны, не были простыми свидетелями, они не были просто страдальцами. Они были активными тружениками тыла.

Деревенские школьники, начиная с самых ранних возрастов (нередко к ним присоединялись ещё более младшие братья и сёстры, не достигшие школьного возраста), всё лето проводили на колхозных полях. Они пропалывали сорняки на посевах, сажали, окучивали, копали картошку, овощи, работали на огородах, ворошили и сгребали сено, скошенное взрослыми на лугах, теребили, околачивали, расстилали лён, на лошадях или быках, матерясь по-мужицки, возили грузы (снопы, солому, сено, зерно, дрова и т. п.), вывозили на поля навоз, боронили, царапая босые ноги стернёй, изнывая от жары под знойным солнцем, обливаясь потом, иногда полосуя серпом руки, жали рожь, овёс. Купали, мыли лошадей, выгоняли их на луга на ночную пастьбу, подростки косили, пахали, сеяли, работали на конных косилках, жнейках, молотилках; глотая пыль, которая сплошным слоем покрывала лицо, одежду, остро щипала глаза, работали прицепщиками на тракторных сеялках. Многие трудились пастухами, подпасками, нередко до изнеможения бегая в поисках заблудившейся овцы или тёлки. Бывало, жнейка иногда своим крылом задевала задремавшего от усталости или отвлёкшегося жнеца, оставляя на его теле, а то и на лице памятные следы на всю жизнь. Иногда и рука неопытного молотильщика попадала вместе со снопом под крутящийся барабан. На левой руке иных жнецов тех времён до сих пор сохранились шрамы от рваных ран, порезанных серпом, на пальцах правой руки и сегодня заметны рубцы от тёрки, на которой тёрли картошку для квашни под хлеб.

Дома пилили, кололи дрова, носили воду, копали и обсаживали огород, пропалывали, окучивали, поливали овощи, ухаживали за скотиной, птицей, водились с младшими братьями и сёстрами. Мальчишки брали на себя мужскую заботу о доме, хозяйстве, что-то ремонтировали, мастерили, находили дело для пользы, для души: налаживали тележки, тачки, сани, кто-то плёл лапти, подшивал валенки, учился играть на гармошке, балалайке. Девчонки занимались рукоделием, шили, вязали, штопали, стирали, делали уборку в доме, готовили еду. Нередко старшие сын или дочь в семье, чтобы освободить мать от домашних забот, дать ей возможность ходить на работу, с болью в душе, со слезами оставляли школу, сами шли на работу. Некоторые становились единственными кормильцами семьи. Многие уже после войны, будучи взрослыми всё же сумели получить образование в вечерних школах, заочных техникумах, вузах.

В лесных посёлках дети работали маркировщиками, сучкорубами, возчиками, высаживали саженцы и ухаживали за ними, устраивались техслужащими, подсобными работниками в цехах, на лесоучастках, столовых, собирали живицу, заготавливали кору корней бересклета для резиновой промышленности, собирали и сдавали шишки на семена, грибы, ягоды, лекарственные растения.

В городских школах действовали тимуровские команды, отряды и звенья по шефству над госпитлями, эвакуированными детьми. Школьники помогали колхозам, подсобным хозяйствам, предприятиям. Учащиеся заготовляли дрова для школы, по призыву ЦК ВЛКСМ собирали металлолом, лекарственные травы. Многие ребята – и мобилизованные через ФЗО, и добровольцы – за короткие сроки становились слесарями, токарями, фрезеровщиками и выполняли те же работы, что и взрослые. Многие подставляли под ноги ящики, чтобы дотянуться до станка, нередко ночевали в цехах, выполняли планы и задания, перевыполняли нормы, участвовали в соревнованиях.

«В сорок третьем нам медали дали / И только в сорок пятом паспорта», – сказал в одном из своих стихотворений ленинградский блокадник Юрий Воронов, впоследствии ставший главным редактором «Комсомольской правды», оценивая жизнь и дела своих сверстников.

С окончанием войны ничуть не спала напряжённость работы в тылу, который уже не именовался тылом. Мальчишки и девчонки всё так же продолжали трудиться, как и в военное время. До конца сороковых годов детский, подростковый труд как следствие военной поры оставался существенным подспорьем во всех сферах нашей жизни. Свидетельством официального признания значимости труда детей является хотя бы то, что учебный год в школах в годы войны и даже ещё долго после войны начинался 1 октября.

Существенным стимулом активизации тружеников тыла было социалистическое соревнование. Соревновались рай он с районом, колхоз с колхозом, бригада с бригадой, между собой соревновались трактористы, доярки, другие работники. Соревновались и дети. Летом 1942 года все учащиеся Больше-Вочерминской начальной школы, и я в их числе, работали на тереблении льна в колхозе имени Калинина, который специализировался на льновод стве. Рабочий день наш определял ся солнцем – от восхода до заката. Теребили лён руками, связывали в снопы и, прислоняя их друг к другу, ставили в ряд. Результаты нашего труда ежедневно отражались на стоявшей напротив конторы колхоза в центре деревни доске показателей. К концу рабочего дня приходил 16-летний бригадир Василий Ильич Соловьёв, пересчитывал у каждого количество снопов и потом мелом заносил эти данные на доску, левая сторона которой была выкрашена в чёрный цвет и использовалась для порицания нерадивых, правая считалась красной доской, хотя она за неимением красной краски была покрашена коричневой половой краской и служила для поощрения отличившихся. Наши имена записывались на почётной половине доски в порядке, определяемом числом выработанных снопов.

Поэтому старались все, старались не из корысти, а по совести, которая не позволяла нам оставаться в стороне от общих забот, охвативших всю страну. Это было проявлением нового вида, новой формы соперничества, которое было порождено социализмом. В отличие от капиталистической конкуренции, в которой соперники ради собственной выгоды готовы «сожрать» друг друга, социалистическое соревнование было направлено на мобилизацию масс для пользы общества. В числе таких мобилизованных были и мы, которые, почти ничего не получая за свои трудодни, каждым вытеребленным снопом, как нам тогда говорили, «наносили удар по врагу».

Я был самым младшим в этой команде (только что исполнилось 8 лет) и не мог рассчитывать на высокое место в данном списке. Поэ тому я соревновался с двоюродной сестрой Таисией, которая была на год старше меня, за предпоследнее место в этом реестре, чтобы не быть на последнем. Но как ни старался, нередко оказывался замыкающим этот список, ибо соперница моя тоже не хотела быть последней. Это – одна забота.

Другая – руки были покрыты сплошными волдырями от
чесотки, которые лопались, превращались в коросту и постоянно неимоверно чесались. Бывало, терпишь-терпишь и, растопырив пальцы, сунешь их меж стеблей льна и, кряхтя и от удовольствия, и от боли, расчешешь так, что между пальцев без кожи оставалось почти одно голое мясо. Конечно, не один я страдал так, мучились все – кто меньше, кто больше. Дед как-то вручил мне блюдце с коровьим маслом и отправил к Моисей кува (Моисеихе). Главная в деревне целительница ушла с блюдом за печку, побормотала, пошептала, чуток поплевала и велела мне смазывать болячки этим снадобьем. Толку от этой процедуры не было, конечно, никакого, но соревнование продолжалось, пока перед началом нового учебного года я не ушёл в Мари-Турек, куда переехала наша семья к деду по матери Романову Ивану Васильевичу.

В 1943 году вся Мари-Турекская средняя школа была переведена на своего рода военизированное положение, вернее сказать, на армейские организационные принципы, в результате чего все учащиеся были наделены статусом батальона. Семилетняя и начальная школы были названы ротами, состоящими из взводов, которыми стали классы. В классах каждый ряд парт стал отделением. У каждого подразделения был командир, назначаемый военруком. Командиром взвода в нашем классе был назначен второгодник, племянник военрука. Командиры имели знаки различия, изготовленные из обрезков картона, обтянутых красной материей: у командира отделения была полоска размером примерно 6 х 1,5 см, у взводного – пятиугольник с полоской, у командира роты – пятиугольник с двумя полосками, у комбата – пятиугольник с тремя полосками. Я свой знак командира отделения вскоре потерял в одной из горячих схваток и очень переживал по этому поводу.

Ежедневно по утрам до начала уроков вся начальная школа выстраивалась на площади около школьного здания. Каждый командир взвода (а их было 8), приказав своей команде стоять по стойке «смирно», шёл к командируроты и докладывал сколько человек стоит в его строю. Командир роты, дав команду «смирно» всему подразделению, рапортовал военруку. Иногда принимать рапорт приходила с клюшкой директор школы Анна Степановна Сорокина, у этой уже немолодой женщины, эвакуированной со всей семьёй из Москвы, как и у нашего военрука, не было одной ноги. Наверное, эта высокая инстанция с двумя клюшками выглядела не очень презентабельно, хотя и весьма солидно, но нам она представлялась весьма авторитетной. После этого весь строй поклассно выходил на Советскую улицу, поворачивал на Комсомольскую и с бодрыми песнями строевым шагом маршировал до школы. У каждого отряда была своя боевая песня. Наш марийский класс, не знаю по чьей воле, почему-то пел казачью песню, которая начиналась словами: «Шляхом каменистым и по-эскадронно…». Мы, конечно, не понимали такой язык, поэтому, безбожно искажая эти и многие другие слова, громко пели «шлякын каменистын» и т.п. Но особенно с большим воодушевлением пели «Эх, в бой за Родину, в бой за Сталина…» Эти слова были понятны, желанны. Уроки начинались только после такого парада.

Метрах в ста от здания школы по ломаной линии была вырыта большая траншея в качестве бомбоубежища на случай вражеской бомбардировки, которой к счастью не было. В перерывах, опаздывая на уроки, ученики играли там в ловушки, перепрыгивая через яму или срываясь в неё. К концу войны траншею зарыли, а после войны автоматически расформировалось и наше воинское формирование.

Оценивая это бутафорское воинство сегодня, конечно, можно снисходительно улыбнуться. И мы, бойцы этого необычного легиона, вооруженные деревянными макетами ружей, понимали нарочитость этого. В то же время мы ощущали определённую связь невзаправдишного с серьёзными реалиями жизни. Дети более глубо ко осознавали свою причастность к тому важному действу, которое повседневно совершалось армией, народом. Они стали сплочённее, выдержаннее, более требовательными друг к другу, дисциплинированнее. В классах отделения соревновались друг с другом и в учёбе, и в общественных делах. Менялся и внешний вид их, ибо строй требовал следить за одеждой, обувью. Вся рвань, все лохмотья, дыры должны были быть зашиты, пришиты, заштопаны, залатаны.

В школу не разрешали ходить без обуви, хотя все дети, между прочим, и многие взрослые – и мужчины и женщины всё лето, почти до заморозков ходили босыми. При этом ноги покрывались разными царапинами, ушибами, мелкими трещинками, так называемыми «цыпками». Хорошо, что тогда не было такого обилия разбросанного под ноги хлама,как отбросы современной цивилизации. Основной обувью были лапти, износившуюся подошву их даже латали новой порцией лыка. В такой обуви ходили в основном взрослые. Для многих детей в подошву лаптя приделывали две деревянные колодки: одну под каблук, другую под стопу. Это позволяло им даже бегать по неглубоким лужам, что, конечно, не могло не радовать обладателей таких «вездеходов». Летом многие ребята ходили без рубашки или даже в одних трусах, что в какой-то мере соответствовало бодрому девизу тех лет – «Солнце, воздух и вода!»

Сегодня я горжусь, что принадлежу к этому славному поколению, горжусь тем, что вместе со сверстниками был причастен к тем заботам, делам, которые объективно были патриотичны. Мы, конечно, понимали общественную значимость нашего трудоучастия, но не помышляли называть его патриотизмом или подвигом. Сегодня, вспоминая те времена, анализируя ту нашу жизнь, хочу со всей определённостью заявить, что это был настоящий подвиг. Говорю об этом не потому, что я в какой-то мере причастен к этому великому действу. Нет! Чтобы ещё раз сказать, показать (особенно тем, кто никак не изволит официально при знать историческую значимость свершенного детьми тех лет), что это было невиданное в истории массовое подвижничество, это был подвиг (и не только трудовой) всего поколения детей войны. Настоящий подвиг!

Виктор СОЛОВЬЁВ,
уроженец д. Большая Вочарма
Мари-Турекского района Марийской
АССР, 1934 года рождения