Михаил Васютин за долгие годы пребывания в большой политике никогда не делал резких заявлений. Однако и от откровенного разговора не уходил – тем более со своими коллегами. А для нас он таким и является – не только первый заместитель Главы Правительства Марий Эл, но и член Всемарийского совета, а также постоянный (в том числе и как член редколлегии) читатель журнала «Марийский мир — Марий сандалык». 16 июня Михаилу Зиновьевичу исполнилось 60 лет, и мы не могли не поздравить его с этой важной датой, а заодно и побеседовать с ним в тиши редакционного кабинета.    

– Михаил Зиновьевич, какие чувства Вы испытываете в свои 60 лет? Довольны ли тем, как сложилась судьба, карьера, есть ли чувство удовлетворения сделанным за эти годы?

В личной жизни 60 лет – это время подведения итогов, размышлений, когда уже не строишь планы на далёкое будущее, а думаешь больше о человеческих взаимоотношениях – они становятся важнее, нежели какие-то меркантильные материальные вещи. В этом возрасте уже можно и с внуками говорить осмысленно, сыновья, как правило, люди состоявшиеся, они отдаляются, живут своей жизнью. Сравнивая своё ощущение этого возраста с тем, как к нему относятся другие люди, достигшие его, понял: это объективная реальность, а не только моё субъективное понимание.

Однако что касается работы, у меня совершенно другая позиция. Так сложилась моя жизнь, что кроме государства я нигде никому никогда не служил. Я человек государственный и как мог выполнял и выполняю свой долг перед ним. Глубоко убежден, что находясь на государственной службе, заниматься какими-то воспоминаниями и подведением итогов, неправильно. Ещё не время расставлять точки над i. Когда меня просят оценить мой вклад в жизнь республики, я вспоминаю анекдот про одного незадачливого фотографа, который предлагал клиентам сделать снимок, чтобы посмотреть, как они будут выглядеть на кладбище. Если мои дела хоть чего-то стоят, история сама рассудит, что обо мне сказать. Если нет, то хоть в гроб с цветочками ложись – всё равно не заметят…

– Какие у вас сохранились первые детские воспоминания и с чем они связаны?

– Очень хорошо помню свою первую игрушку – металлическую пожарную машину с выдвигающейся лестницей. Она в тогдашней деревне было каким-то чудом. Крутишь колёсико, и лестница выдвигается. Я делал это бесчисленное количество раз и, видимо, до того докрутил его, что лестница, к моему большому огорчению, перестала выдвигаться.

И второе, очень яркое воспоминание – диафильмы. Благодаря им я научился читать раньше, чем пошёл в школу. У нас дома мы устраивали просмотр, на который собирались и бабушки-соседки. Занавешивали окна простынёй, крутили диафильм и читали по буквам текст на плёнке – на русском языке. Это было эмоциональное потрясение, имевшее большое значение для моего развития. Ведь когда я пошёл в школу, русский язык в нашем классе знали лишь два-три человека. Сейчас уже не спросишь родителей: осмысленно они купили диаскоп или бессознательно. Диафильмы тогда были редкостью, и мы обменивались ими. Как-то у мальчишки из соседней деревни появился новый диафильм – «Аленький цветочек», и мы договорились с ним об обмене. Одному идти было боязно, и мы пошли к соседу втроём. До деревни было километра полтора от нашего Микряково, но мы были такие маленькие, что казалось, будто шли до Северного полюса.

– На малой родине часто бываете?

– Сейчас нет. Когда матушка была жива – она немного не дожила до 90 лет – бывая по служебным делам в районе, я хоть на полчаса обязательно приезжал к ней. Попьём чаю, перемолвимся о том о сём, всё – встал и поехал. И когда я в район приезжал, всегда меня в отчий дом тянуло. А как она ушла – такой тяги, чтобы туда поехать, уже не стало. Хотя и дом родной стоит, те же стены, где я родился, брат там живёт. После смерти матери уже года два я там не был. Один мудрый человек мне сказал: это неслучайно, эта связь, она существует. Потому что когда есть мама, ты к статусу деда, отца, мужа имеешь ещё и статус «сынок». Теперь ты этот статус потерял – и всё меняется. Теперь на могилку – да, а больше… Конечно, душу родной край греет, но ехать специально, просто уже нет никакой тяги…

– В родных местах вам, наверное, каждая тропинка известна. Приезжая туда, замечаете какие перемены произошли с родным селом? В какую сторону оно меняется?

– Да, географию Горномарийского района я знаю хорошо, в том числе и благодаря тому, что, в своё время, играя в ВИА, не пропустил ни одной деревни, где был клуб. Я покинул село в 17 лет и когда приезжал сюда в 90-е годы, конечно, горько было наблюдать, что происходит, была растерянность у людей, они говорили: ну где же государство, дороги нет, ничего нет. Сейчас я радуюсь тому, как меняется родное село и район.

Микряково увеличилось, наверное, раза в три-четыре, потому что центральное место занимает в округе. Вообще-то раньше само село с церковью располагалось только в нижней его нынешней части – в Горномарийском крае земля была очень ценной, в чём и особенность горномарийских деревень: все они строились наискосок, огороды террасами, стояли на склонах, ни одной деревни на ровном месте не найдёшь. Сейчас наоборот: все деревни, которых не было видно с трассы, они были в оврагах, все вышли наверх – там современные двухэтажные дома со всеми коммуникациями, в овраге бабушки-дедушки доживают, а вся молодёжь наверху, рядом с трассой – теперь туда добраться проблем нет. А в мои детские и юношеские годы, добраться в наш был отдалённый уголок можно было только на самолёте…

Сегодня по производству продукции на душу населения – только учтённой – район занимает второе место после Медведевского, а ведь в том столько сельскохозяйственных гигантов! А в Горномарийском почти нет крупных предприятий кроме птицефабрики и племзавода. Поэтому люди состоятельные и дома строят. Такого ощущения, что земля запущена, нет. Сейчас я за земляков спокоен.

Единственное, что тревожит – это демография. Перестали детей рожать. Каждую перепись мы теряем по две тысячи человек… Не могу понять этого феномена. Моя версия – это как в старой Европе, они трудятся много, но детей уже заводить не хотят: дом есть, машина есть, лодка… Содержать могут, но не хотят… Какой-то социальный эгоизм. Других причин не вижу – люди не бедствуют.

– А какие существенные перемены, на Ваш взгляд, произошли за последнее время в Марий Эл?

– Видите ли, долгое время наша республика являлась территорией, закрытой для развития. Никто не занимался активным продвижением региона. Задача прежних руководителей заключалась в том, чтобы обеспечить прожиточный минимум населения, а в 90-е годы – элементарно выжить. Долгое время мы оставались просто территорией без опознавательных знаков, отличий. Несмотря на то, что нам досталась многовековая история, у нас не было современного её осмысления, мы этим не занимались. Как, впрочем, и многие другие регионы.

Я очень хорошо помню Саранск в 1990-е: одна лампочка на весь город, в центре – ручеёк, заваленный галошами. Тогдашний глава говорил, что Мордовия, чтобы провести посевную, занимала семена у Пензенской области. Но именно в то время все рванули и занялись обустройством. У Татарстана для празднования  тысячелетней истории Казани были ведь не только побудительные причины, это осмысленная тактика, способ продвижения вперёд. Мордовия пошла тем же путём, а позже и Удмуртия к этому присоединилась – чтобы быть не  просто местом одного известного завода. Многие регионы пошли по этому пути.

Мы тоже последовали за этим трендом, заявив, что не хотим быть пригородом Казани или местечком рядом с Казанью – как часто объясняли местоположение Йошкар-Олы и республики. Это и стало одним из переломных моментов в развитии Марий Эл. Первой заявкой отличиться была наша новая архитектура – теперь её как угодно можно воспринимать, но это было так. Это одна часть общей истории, и мы в этот тренд вписались, а в последнее время это стало осмысленной стратегией, которая сегодня приносит плоды – всё, что даёт возможность региону развиваться. Это и недавняя презентация Марий Эл в Совете Федерации, и вся череда последующих мероприятий (Всероссийская спартакиада инвалидов, Бендериада). Мы многие вещи делаем несоразмерные со своей небольшой территории и своими скромными ресурсами. Зато наши усилия вызывают эффект удивления и своеобразного вызова: как это удалось в таком маленьком месте собрать всю Россию? Это, конечно, и личностные устремления Главы республики – он так видит и так понимает, а потом уже мы подключаемся. И появляются вещи, которые мы делаем нашей гордостью, достоянием и продвигаем. Как в такой маленькой республике может быть самое большое козье стадо в Европе? Я каждый раз говорю: это нарушение закона малых чисел. Потому что есть территория площадью 23 тыс. кв. м – это немного по меркам России или Европы, с человеческим ресурсом 680 тысяч – а там появляется продукция, в три раза превышающая европейское среднее потребление мясной продукции. И если все эти вещи грамотно складывать в один тренд и создавать мультипликативный эффект, то всё наше исключительное становится мощным драйвером развития. Сейчас при общем тренде у нас это носит взрывной характер. И не надо при этом забывать ещё об одной вещи: у нас сохранился мощный пласт аутентичной и традиционной культуры. Вот для сравнения Дом кантеле (разновидность гуслей) у наших друзей в Карелии. Когда видишь, как четыре девочки пытаются из трёх струн очень красиво изготовленного простенького инструмента что-то самозабвенно извлечь в красивых интерьерах, то понимаешь: на фоне того, что делает наша Фаина Эшмякова и её великолепный ансамбль гусляров, это уже уходящая традиция, которую пытаются воссоздать. А у нас эта традиция – неразмытая, сохранившаяся. Мордва тоже много потеряла, потому что живёт дисперсно в инородной среде – хотя и миллионный народ, но у них самый большой процесс ассимиляции. А мы относительно других народов живём относительно компактно: половина здесь, половина – рядом. Поэтому мы башкирских марийцев ощущаем как родственников, и это тоже является конкурентным преимуществом для развития республики. 

– Заявление Президента России Владимира Путина, по поводу изучения родного языка, сделанное в Йошкар-Оле в 2017 году, во многих национальных регионах страны было воспринято настороженно. Не исключение и Марий Эл. Марийскую общественность смутило то, что своим заявлением руководитель государства как будто поощрил отказ самих марийцев от изучения родного языка…

– В выступлении Президента России речь шла о том, что заставлять человека учить язык, который для него родным не является, так же недопустимо, как и снижать уровень и время преподавания русского. Действительно, были в стране территории, я их называть не буду, где на самом деле подобное случалось, но у нас после выступления Владимира Владимировича ничего не поменялось вообще, у нас всё этим тезисам соответствовало. Мы очень внимательно отнеслись к этому выступлению, проверили количество часов, отведённых на изучение родного языка, и убедились, что действующая система изучения языков у нас соответствовала эти законам. В Марий Эл существует многовариативность – если человек этнический русский, никто не принуждает его изучать марийский язык. Было у нас несколько вариантов, причём можно было письменно заявить, чтобы ребёнок в рамках предмета «История и культура марийского народа» ознакомительно изучал марийский язык. Но насаждения и замены одного другим – т.е. русского языка марийским – ничего подобного у нас не было. Другое дело, что региональный компонент в образовании сильно поменялся, но к этому закону это не имеет вообще никакого отношения. Реформы в системе образования приводят к очень печальным последствиям, потому что там шатания из крайности в крайность происходили. Начиная с того, что государство отказалось от воспитания – будем давать одни знания, всех сократили, т.е. разрушили школу, потом слепое следование Болонскому процессу. А ведь существовала хорошая модель, которая максимально устраивала всех. Поэтому этот шаг носит коррекционный характер по отношению к предыдущим изменениям.

– И всё-таки марийский язык уступает свои позиции. Как сделать так, чтобы сами марийцы изучали свой родной язык?

– Над этой проблемой многие ломают голову, и в первую очередь общественность. У нас были профессиональные нытики, которые постоянно твердили: всё кончается, всё кончается… И так на протяжении последних десятилетий. Тем не менее кое-что за это время сделать удалось. Теперь скептики должны согласиться, что мы к этому подошли предметно, осознав, что нужны не просто общие размышления, уговоры родителей, но надо резко повысить востребованность языка и его оборот. И второе: внедрять в общественное сознание мысль, что пользование родным языком – это норма, потом, возможно, дойдут и до понимания того, что это преимущество людей, которые знают родной язык. И это удалось, мы ведь в своё время в шутку говорили – давайте включайте фантазию – чтобы даже из утюга звучал марийский язык, он должен иметь общественный фон, инструментальный, музыкальный, поэтический, бытовой, визуальный – его должно быть много, этого языка. Молодёжь этим занялась. Только у нас есть столичные дискотеки, куда приезжают из деревень – никто не верил, что это возможно. У нас появилось «Марий Эл радио», журнал «Марий сандалык», круглосуточное вещание на марийском языке, национальные хештеги – всё. Надо сделать так, чтобы во всём пространстве – в самом широком понимании – звучал и виделся марийский язык. Тогда появляется и востребованность, его употребление расширяется. Сейчас идею мультикультурализма раскритиковали, в том, как она понимается западными политиками. Этот вывернутый наизнанку мультикультурализм я своими глазами видел в Великобритании, поэтому не хочу, чтобы это было на моей родине. Но с другой стороны мультикультурализм – это равность культур. А поскольку язык – это часть культуры, то люди, хотя бы просвещённые, должны понимать, что культуры равнозначны. Не бывает в культуре маленького и большого. Сложность заключается в том, что всегда тех, кто этим занимается осмысленно, их немного – 2-3 процента, а тех, кто с пренебрежением к этому относятся – даже среди шестисот тысяч марийцев – гораздо больше. Поэтому ответственность и интенсивность действия этих 2-3 процентов должна быть такой, чтобы больше 50 процентов людей почувствовали этот эффект. Тогда и в голову не придёт мысль написать заявление о том, что не нужен язык. Это очень сложный длинный путь, но это путь с перспективой. Единственное – нужна очень мощная система для создания этого эффекта, которая вбирает очень большие ресурсы, в том числе человеческие. Каждый раз я смотрю на это с точки зрения фактора культуры: никто не отрицает, что язык – это явление. Есть люди, которые этому мешают, это тоже надо понимать. Это националисты, шовинисты – это преграда, ущерб этой системе, её риск.

– Интересно, как Марий Эл выглядит с точки зрения сохранения родного языка на фоне других финно-угорских регионов России?

– Очень много с точки зрения такого современного подхода, о котором я говорил, делает сейчас Удмуртия. В Коми существует исследовательский институт, филиал Академии наук со своими ресурсами. Но сложность там в том, что лишь очень небольшая часть народа вовлечена в этот процесс. Складывается впечатление, что они слишком зациклены на себе, привязаны к общеевропейским тенденциям и не достигают эффекта расширения культуры и языка своего народа, так, чтобы он занимал прочные позиции. И поэтому прорыва нет. Нет явлений, из которых бы складывался фундамент. У мордвы свои сложности – из-за разбросанности народа. Исследования есть, пытаются что-то делать, воссоздавать традиционную религию, но очень много потерь произошло. Вызов для них в том, что ассимиляционные процессы нанесли сильнейший удар, фундамент размыт, они живут в другой культурной среде, фрагментарно и они стараются, по сути, сшить новое национальное одеяло.

У нас же фундамент крепок, в том числе в том, что касается марийской традиционной религии. Я её рассматриваю как культурный феномен, который нужно поддерживать и развивать. Кстати, недавно в Марий Эл прошли полугодовые занятия по марийской традиционной религии. Как нематериальный объект культуры она вполне может претендовать на объект нематериального культурного наследия ЮНЕСКО. Единственно, нужно очень грамотно к этим вещам относиться, потому что всё не совсем прочно встало внутри самой традиционной религии, чтобы не случилась подмена, чтобы не завернули её в красивый фантик, и самое главное – чтобы не появились лжепророки, которые исказят сакральную часть своим неправильным истолкованием. Нельзя позволить расшатать ту сакральную часть, которая является аутентичной, и основой веры. Я не являюсь приверженцем этой веры, но мне очень важно, чтобы её каноны были правильны и тверды – на этом строится настоящая традиционная культура.

– Михаил Зиновьевич, порой в интернете приходится читать резкие упрёки в Ваш адрес, иногда даже обвинения в том, что Васютин – предатель марийского народа. Оставим на совести анонимных обвинителей эти огульные обвинения, но было бы любопытно узнать: а кого, по-Вашему, можно действительно назвать «предателем своего народа»?

– Думаю, что это человек, который отказывается от своего родного языка, от культуры. Когда человек не соотносит себя с ними. А что касается упрёков… Это политическая оценка. Я не служу конкретным личностям. Если мои знания востребованы, если я способен выполнять возложенные на меня задачи, почему я должен от этого отказываться? Единственно от чего бывает досадно: оценку дают люди, которые не знают, кто я такой, чем я вообще занимался. Я всегда в меру своих сил старался заниматься тем, что способствует сохранению моего народа, развитию его – хотя бы в гуманитарной сфере. Я занимался этим на различных постах. А послушать иные голоса, получается, что будто я на протяжении 20 лет изнутри подрывал устои своего народа…

– Вы дневник ведёте?

– Нет. Я не отношусь к людям системным, хотя к тем, кто это делает, я отношусь с величайшим пиететом. Это серьёзная работа – ведение дневника, это оценка того, что мы делаем.

– Жена для Вас – это…

– Сейчас, когда мы прожили вместе 38 лет, понимаешь, что жена – это фундамент, это основа, это самый близкий человек…

–Вы подсчитывали в скольких городах или регионах страны побывали за 20 лет в должности министра культуры республики ?

– Специально не подсчитывал. Но, думаю, меньше тех, где я не побывал. Остался Дальний Восток – я там был только студентом, не был в нескольких республиках Кавказа…

– А какое место в Марий Эл для Вас самое красивое, самое притягательное?

– Тут для меня ничего не меняется. Всё равно самое красивое место – любая гора на правом берегу Волги, когда понимаешь, осознаёшь умом, что находишься в очень плотном обжитом пространстве, но когда смотришь в Заволжье, ощущение такое же как в Сибири – стоит тайга и там точно знаешь, что на протяжении 600 км нет ни одного населенного пункта, но кто-то всё-таки живёт. И у нас точно так же: наше Заволжье, как Амазония, до самого горизонта – нет ни единого признака жизни, но я умом понимаю сколько деревень лежит в округе, что через 180 км будет Воскресенск, Макарьев, а там ничего не видно. Ощущение такое, на уровне инстинкта. Тот же Аламнер. Когда человек видит горизонт или пытается заглянуть за него, у него совсем другое состояние, возвышенное. Говорят, что психологическая устойчивость появляется, когда ты глядишь на небо, чтобы ничего не мешало взгляду. Надо делать это чаще.    

Беседовал Сергей Щеглов.

Материал взят из журнала Правительства Марий Эл и Всемарийского совета «Марийский мир — Марий сандалык», №2 за 2019 год (май — август).